Новости – Общество
Общество
Анке Гизен: «Я стыдилась быть немкой»
Анке Гизен. Фото: Анастасия Сечина / «Русская планета»
Педагог из Германии — о коллективном чувстве вины, патриотизме и России
14 сентября, 2015 17:25
12 мин
Анке Гизен — докторант Университета им. Отто-Фон-Герике (Магдебург), педагог Института повышения квалификации (Берлин — Бранденбург), учитель русского языка по образованию — не первый раз в Перми. Этим летом она, посмотрев фильм «Географ глобус пропил», отправилась сплавляться по пермским рекам. В прошлом году приезжала разбираться в ситуации вокруг музея «Пермь-36». На минувшей неделе она выступала с докладом на третьей международной конференции «Уроки XX столетия: память о тоталитаризме в музеях, мемориалах, архивах и современных медиа в России и Германии».
– Интересно узнать о педагогических программах для мемориальных центров на базе бывших лагерей в Германии. Насколько однозначно в них подается материал?
– Сейчас в Германии идет большой спор на эту тему. В бывшем ФРГ считали: вот мы отправим молодежь в мемориальный центр на территории бывшего концентрационного лагеря, она придет в ужас, и у нее уже будет прививка против фашизма. Такой был наивный подход. Сейчас мы знаем, что это так не работает. Поэтому теперь наша цель — подготовить педагогов к тому, чтобы они были в состоянии обсуждать со своими ученикам проблематику нашей сложной и тяжелой истории, и говорить о коллективной вине немцев.
Например, когда я была маленькая, стыдилась быть немкой. Когда я бывала за границей, то всегда извинялась. Говорила: я знаю, что мои деды убили ваших дедов, я виновата…
– Почему так происходило?
– В школе так воспитывали. Цель воспитания в ФРГ в 70–80-х годах заключалась в том, чтобы немцы понимали: не Гитлер создал концентрационные лагеря, а целый народ был вовлечен.
– Так же, как у нас. Ведь не Сталин писал доносы.
– Да. У меня и у многих моих ровесников очень развито осознание того, что мы все ответственны за то, что происходит в обществе. Сейчас в Германию приезжает много беженцев, и у нас не хватает помещений, чтобы их расселить. И вот в одной из газет появилась публикация о том, что надо создать лагерь. Сразу во всех СМИ началось обсуждение: что это такое, Германия опять будет строить лагеря? Для иностранцев? Это было страшно. Но также показало, что сегодня у большинства граждан есть понимание: нельзя допустить повторения истории, и нам надо взять ответственность за это на себя.
Сейчас уже живет новое поколение. И многие молодые люди не понимают, почему они как немцы должны испытывать чувство вины за то, что сделали их прадеды. Они уже не хотят извиняться.
– Ты считаешь, что в молодежи нужно вновь культивировать чувство вины? Или есть какой-то другой путь? Как поставить «прививку»?
– Сегодня среди педагогов считается, что прививку поставить нельзя. Единственный путь — развивать личность, осознанность, любопытство, умение сопереживать и, как говорят у нас в Германии, «поставить себя в ботинки другого человека». Сейчас именно в этом цель наших программ.
Еще одна цель — показать молодым людям, что мир не такой простой. Например, был такой человек, Оскар Шиндлер, о нем снят знаменитый фильм «Список Шиндлера». Он сотрудничал с нацистами, но при этом защищал евреев. И мы хотим показать молодым людям: всегда есть амбивалентность, надо учиться выдерживать противоречия. Невозможно говорить, что это — полностью и всегда добрый человек, а это — злой. Надо в жизни, в обществе и в оценке истории быть готовым опираться на разные оттенки.
– Фашизм — это сейчас проблема для Германии?
– Да. У нас, к сожалению, есть экстремально правые организации. И они сейчас сосредоточились на молодежи из маленьких деревень и городов, где мало предложений досуга и мало возможностей что-либо изучать. Для них они организуют различные мероприятия по выходным.
– Какова природа появления как таковых праворадикальных группировок в вашей стране?
– Германское общество за последние 20 лет очень изменилось. Объединение для множества людей в бывшей ГДР было связано с потерей работы и статуса. В то же самое время к нам приехало много людей из-за рубежа, которые хотели в Германии работать или просто найти место без войны и репрессий. Укрепляется Евросоюз, появляется много законов не немецких, а европейских, не все люди их понимают.
Поэтому на фоне финансового кризиса у многих людей в немецком обществе опять появился страх потерять статус и деньги. Это повышает склонность к националистическим ревизионистским настроениям.
– Мы познакомились с тобой в начале лета, когда ты вернулась со сплава по рекам Пермского края. Делясь впечатлениями, ты рассказывала, как мимо вас проплывали катамараны, на которых сидели люди с российскими флагами и кричали — «Ура России!» Тогда ты сказала, что у вас это было бы воспринято как проявление правого радикализма.
– Да.
– Почему? Это же гордость за свою страну.
– Как я уже сказала, в Германии не национальная гордость, а национальный стыд. Около 10 лет назад в Германии проходил чемпионат мира по футболу, и тогда только впервые на публике появились люди с германскими флагами. И много обсуждалось в газетах, а можно ли немецким флагом махать на футбольном матче (смеется)!
– По образованию ты преподаватель русского языка. Почему ты выбрала эту сферу?
– В школе в ФРГ у меня были уроки русского языка. У нас была отличная, одаренная учительница. Прибалтийская немка, очень старенькая. До высылки немцев из Прибалтики после договора Риббентропа-Молотова она училась в Риге в русской гимназии. У нее был жуткий петербургский русский язык! (смеется) Дворянский. Мне он очень понравился…
– Чем же?
– Своей мелодикой и богатством. В школе мы изучали, например, как изменяются русские имена. Допустим, есть имя Анна. Среди друзей она уже Аня. Маленькая девочка — Нюра или Нюся.
– Анечка, Анюта, Аннушка…
– Да, это мне очень понравилось! Или Алексей, Алеша, Леша, Лешечка… Богатство возможностей выражения оттенков и эмоциональности. Такого в немецком языке нет. На немецком языке можно очень хорошо и четко говорить о деле.
Анке в Перми. Фото: Анастасия Сечина / «Русская планета»
Анке в Перми. Фото: Анастасия Сечина / «Русская планета»
– О вашей дисциплинированности и четкости ходят легенды…
– Да, а у меня был четкий и дисциплинированный родительский дом (смеется), поэтому русский язык был для меня обогащением в том, что касается эмоциональности. И мне даже сейчас на конференции люди казали: когда я говорю на русском языке, я намного эмоциональней. Мимика меняется и даже тембр голоса.
– Когда ты побывала в России первый раз?
– Это смешная история. Международная ассоциация преподавателей русского языка организовала всемирную олимпиаду по русскому языку, и наш класс ее выиграл. А призом была поездка в пионерский лагерь «Орленок» в Сочи. Я поехала туда в 1980 году.
– Какое впечатление самое яркое от той поездки?
– Там были группы из Венгрии, Чехословакии, Болгарии и, конечно, разных республик СССР. И они все двигались по территории, словно маленькие армии. Практически строем ходили. А мы двигались как ленивая толпа (смеется). Ты говоришь, что немцы дисциплинированы, но мы были группой, дисциплинированной меньше всех! Наверно, чувствовали себя более свободно...
И еще было тогда интересное событие. Все группы должны были петь народную песню. А ФРГ в 70-80 годах не пели народные песни. Они считались как бы зараженными фашистами. Национальное наследие вообще считалось зараженным. Мы не знали, что петь. И решили, что можно спеть песню из телерекламы. И пели про детский шампунь (смеется).
– Естественно, мало, кто это понял!
– Да, никто не понял. Это очень веселая детская песня.
– Сейчас к народному наследию такое же отношение?
– Многое изменилось из-за объединения. Ведь в ГДР такого подхода не было. Для них фашизм был как какое-то заражение, которое пришло извне, от капиталистического типа экономики, а добрые коммунисты потом его изгнали… Там всегда пели народные песни. После объединения идет смещение культур, все немного меняется.
– Все-таки впечатления от той первой поездки, скорее, позитивные или негативные?
– Смешанные чувства. В принципе, те же впечатления, что и от сплава (смеется). С одной стороны, было тяжело. Чувствовалось, что эти люди — единая команда, а для меня это очень-очень чужое ощущение. Мы в Германии все индивиды. И каждый заботится о своем интересе, идут постоянные споры о том, что ты хочешь, что я хочу, всегда нужно достигать консенсуса… С другой стороны, на том же сплаве я чувствовала, что если упаду в воду, то кто-то меня обязательно спасет. Этого ощущения тоже нет в Германии. Если ты упадешь, а в это время у твоих друзей и родственников будут другие задачи, у них может просто не оказаться времени тебя спасать…
Было интересно и странно. Но появилась мотивация продолжать изучение языка. Потому что у меня как у девочки было ощущение, что это — открытие другой вселенной, альтернативного взгляда на мир, отличающегося от того, что был в моем маленьком лютеранском городке.
– Когда ты приехала в Россию в старшем возрасте, впечатления отличались?
– Я стала учиться на учителя русского языка. И на третьем курсе, в 1988 году, училась в Москве. Это было во время перестройки, но еще сохранялось советское наследие. Был тогда у меня роман со студентом факультета английского языка из Крыма. Чтобы попасть в мое студенческое общежитие, на вахте ему нужно было оставить все свои паспортные данные. И мне также, чтобы попасть к нему. У него был страх, что информация попадет в КГБ, он сказал, что лучше нам так не встречаться. А тогда еще не было кафе, где бы студенты могли посидеть, и мы зимой часами сидели в метро на кольцевой линии (смеется).
В 1988-м никто не ожидал, что будет распад СССР через три года. Все думали, это навечно. И тогда, если молодые люди из разных стран решали остаться вместе, один должен был покинуть родину навсегда. Он сказал — ты не можешь остаться навсегда в СССР, и я не могу навсегда покинуть больную мать в Крыму. Поэтому мы расстались. Тремя годами позже все было бы по-другому, наверное.
После этого неудачного романа, я подумала, что это была не такая уж хорошая идея — заниматься русским языком и ехать в СССР. Лучше было бы стать учительницей французского языка, гулять с парнем по пляжу на Средиземном море вместо того, чтобы сидеть на кольцевой линии (смеется).
– Но ты не бросила обучение!
– Я не бросила. Получила образование, потом у меня было два года практики в гамбургской школе, но в середине 90-х нам сказали — учителя русского языка, извините, нам больше не нужны. Тогда все школы восточной Германии переводили на английский язык как первый иностранный.
Сначала я работала в молодежные центрах, потом стала преподавателем в Институте повышения квалификации. К нам приезжают люди, которые занимаются молодежью вне школы. Я занимаюсь, прежде всего, психологией и такими деликатными темами как педагогика мемориальных центров, потому что это, прежде всего, психологическая тема.
– Как тебе удается сохранять русский язык? Он, как я понимаю, в твоей профессиональной деятельности не нужен…
– В принципе, нет. Но есть партнерство между Москвой и Берлином, есть сотрудничество между отделениями по молодежным и семейным делам. И наше берлинское отделение всегда меня отправляет в Москву заниматься этим сотрудничеством. Теперь я эксперт по военно-патриотическому воспитанию. Потому что меня затащили во все молодежные клубы, где проводят такой курс (смеется).
Признаться, они меня потрясли. Я видела в этих клубах такие кружки, где школьники, почти дети, учатся собирать автомат или командовать маленькой дивизией. Для меня это было так странно! У меня перед глазами стояла картинка того, что мне рассказывала моя мама о своем детстве в Третьем рейхе, потому что они тоже этим занимались... Но как мне объяснили, патриотизм — это готовность защищать свою родину.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
