Новости – Общество

Общество

Река ГУЛАГа

Участники экспедиции поправляют мемориальный знак в поселке Верхний Шайтан. Фото: Владимир Соколов // «Русская планета»

Журналист «Русской планеты» принял участие в экспедиции по местам бывших лагерей

Владимир Соколов

15 мая, 2015 13:08

17 мин

Раннее утро. В офис пермского «Мемориала», куда накануне завезли продукты и снаряжение, подтягиваются обремененные огромными рюкзаками волонтеры. Грузят скарб в автобус. Поехали. Часа через три будем в поселке, от которого и начнем путешествие.

Сплав по местам бывших лагерей системы ГУЛАГ прошел в Пермском крае с 30 апреля по 5 мая. В ходе экспедиции, организованной пермским молодежным «Мемориалом», волонтеры собирали устные истории бывших узников лагерей ГУЛАГа и реставрировали памятные знаки, установленные на маршруте. Это не первая подобная экспедиция, но инициатором этого сплава выступила немецкая съемочная группа, которая готовит фильм о жертвах политических репрессий советских лет и о том, какое значение для современных россиян имеет память об этом периоде истории.

Прибываем в поселок Кусье-Александровский. Он был основан Строгановыми при Чугунолитейном заводе в 1751 году. Не пережив кризис и гражданскую войну, в 1919 году завод закрылся. Вернулся к жизни поселок в 40–50-х годах прошлого века, когда в его окрестностях обнаружили месторождения алмазов. Тогда сюда начали депортировать людей из западных районов страны. Также поселок являлся центром лагерного управления ГУЛАГа НКВД СССР (Кусьинлаг). Здесь содержалось до 3 тыс. 300 заключенных, занятых, в основном, на добыче алмазов.

В Кусье-Александровском мы встречаемся с двумя оставшимися в живых бывшими спецпереселенцами. Наша первая собеседница — Вера Дмитриевна Мирошниченко. Ей 87 лет. Отец, Дмитрий Иванович, был депортирован вместе с семьей с Украины. За что — Вера Дмитриевна так до конца и не поняла.

– Отец вступил в пай с мужиками, выкупили маслобойню. За маслобойню и выслали, когда была коллективизация, — предполагает она.

С 1930 по 1942 годы Вера жила с семьей в Ныробском районе, под комендатурой НКВД.

– В октябре 42-го пришел комендант и говорит маме: «Евдокия, собирайся. Завтра поедете в Чусовской район, на золотые прииски, — вспоминает собеседница. — Мама даже удивилась: «Нам хлеб-то не доверяли выращивать, а тут — на золото повезут...»

Жили в бараке: одна половина женская, другая мужская, нары двухъярусные, печки две. Обе топились круглые сутки. Холодно — стекол в бараке не было, окна затянуты ситцем.

Работать Вера пошла в 15 лет — срубала сучья за бригадами на заготовке леса. Говорит, что это было не так уж и сложно, в отличие от работы на строительстве зоны, которое началось в 1944 году. На стройку ходили пешком — в 6 выходили, к 8 добредали по бездорожью. Работали по 12 часов в день, без выходных, отпусков и даже обеда: «Кусочек хлеба возьмешь с собой — вот и весь обед». Рабочим давали 600 граммов хлеба, иждивенцам — по 150–300. «Еще сколько-то граммов жиров и мяса полагалось, но мяса не было, давали ржавую селедку», — вспоминает женщина.

Свои деньги у «спецсилы» (так называли переселенцев) появились позже. Назывались они золотобоны, отовариться на них можно было только в местном магазине. Привязан спецконтингент был и к месту проживания:

– Мы тут жили как крепостные, без документов. Временные удостоверения стали давать только после войны. В них была фотография, год и место рождения. И стояла статья — 38-я. Что это за статья, я и сама не знаю…

Попрощавшись с Верой Дмитриевной, направляемся к другой жительнице поселка, Галине Вольдемаровне Реутовой (Кнут). Отец ее, Вольдемар Оттович — уроженец Ленинградской области. До войны был председателем Кировского завода в Ленинграде. Потом работал начальником эвакопункта через Ладожское озеро. Коммунист. Но на это не обратили внимания, когда в 46-м высылали в спецпоселение как немца. В 48-м году Вольдемара Оттовича оставили там без права возврата к месту прежнего жительства. В 56-м статус спецпоселенца с Вольдемара Оттовича все же сняли. Даже партбилет вернуть предлагали. Но он отказался. «Папа многое потерял, — говорит Галина. — Первая жена отказалась от него, когда узнала, что его будут переселять».

– Везли нас в простом вагоне, под автоматами, с овчарками. Привезли и, можно сказать, выкинули под елки. Жить было негде, нас приняли добрые люди, кусьинцы Пешковы. У них у самих было 10 детей, — рассказывает Галина Реутова. Жили в бараке, но голода женщина не помнит — папа тогда на работу в столовую устроился, а она была единственным ребенком в семье: «Первый кусочек — всегда мне».

После встреч мы возвращаемся в лагерь. Жаль, не осталось времени, чтобы проведать мемориальный знак жертвам политрепрессий, установленный на месте расположения центральной зоны Кусьинлага в июле 2003 года участниками поисковой экспедиции «По рекам памяти». Пора двигаться дальше.

Сегодня идем 30 км до Усть-Койвы, по пути — остановка у мемориального знака на месте бывшего спецпоселка в урочище Шишиха.

На Шишихе встречаемся с группой байдарочников. Роберт Латыпов, руководитель экспедиции и председатель пермского «Мемориала», устраивает импровизированный лекторий, рассказывая об истории этих мест:

– По данным на 1 января 1945 года, в поселке проживало шесть семей, трудопоселенцев — 16 человек, все — женщины и дети, мужчин не было...

Красный камень. Фото: Владимир Соколов // «Русская планета»

Группа слушает с удивлением. Лекции Роберт и сотрудник «Мемориала» Рамиль читают при любой возможности всем встречным туристам, и реакция всегда одна — внимание, интерес, благодарность.

Мемориальный крест на Шишихе оказывается подтопленным. Решаем оставить как есть — перенос знака мало что изменит. Впереди Усть-Койва и, если повезет, ночевка в доме с розетками и баней.

Нам повезло.

Грузимся. Каждый берет свое, уже полюбившееся весло, Роберт надевает капитанскую фуражку, настаивая на том, что мы «идем», а не «плывем». Не спорим. Идем по Чусовой. Она намного полноводней Койвы, здесь нет перекатов и водоворотов.

Вот и очередной пункт назначения — Поныш. В 1930–1950-е годы здесь существовал спецпоселок, чье основное население составляло 105 семей раскулаченных и высланных из Поволжья, Украины и Белоруссии крестьян. Поселок занимался преимущественно лесоповалом и сплавом древесины для металлургического завода.

В самом устье речки Поныш, между двумя скалами, в годы войны хотели построить плотину Понышской ГЭС, для этого в 1946 году был создан Понышлаг. На стройке работали понышские спецпереселенцы, 2,5 тыс. заключенных и около 300 трудоармейцев из числа депортированных советских немцев. Гидроэлектростанцию не построили, но от голода и болезней погибли сотни людей.

В течение года после войны, Понышлаг был проверочно-фильтрационным. Здесь следователи СМЕРШ проверяли на благонадежность бойцов Красной армии, побывавших в плену у противника и обвиненных в измене родине. Допросы начинались с вопроса: «Почему ты сдался в плен, а не использовал последнюю пулю для себя?»

У скалы Поныш — популярная среди туристов стоянка, отсюда ходят посмотреть местную достопримечательность — пещеру Чудесница.

Вскоре добираемся и до основной цели нашего путешествия — урочища Створ. Здесь располагался лагерный пункт ГУЛАГа, который функционировал с 1943 года как пункт ИТЛ Понышстроя. С 1948 до 1952 года он действовал как каторжный лагерь, затем — как исправительно-трудовая колония. Здешние заключенные выполняли подготовительные работы для строительства Понышской ГЭС, а после отказа от ее строительства занимались заготовкой леса, дерево- и металлообработкой. Документы говорят о высокой смертности на зоне, особенно в 1946–1947 годы. В среднем — примерно 130 человек в год.

Обломки истории в Створ. Фото: Владимир Соколов // «Русская планета»

Сейчас зона заброшена, постройки разрушены. В июле 2002 года участники экспедиции «По рекам памяти» установили первый мемориальный знак в виде креста на камне Печка. А с 2007 года начались регулярные работы по мемориализации места — установка информационных стендов и указателей, расчистка и благоустройство территории и отдельных объектов. Постепенно здесь возводится «музей без гида» под открытым небом — ведь «Створ» был единственным каторжным лагерем на территории некогда Молотовской области. Сегодня он находится на одном из самых популярных водных туристических маршрутов.

Бродя по развалинам, натыкаешься на указатели и таблички, которые рассказывают о том, что находилось в том или ином месте, с датами, статистикой — морг, лежневая дорога, жилой барак, штрафной изолятор... От самой зоны осталось немного. По рассказам участников предыдущих экспедиций, еще лет десять назад территория лагеря была сильно захламлена бывшим лагерным имуществом. В расчистке сильно «помогли» собиратели металлолома. Они увезли много вещей, которые сейчас могли бы лежать на полках музеев.

Идем к бывшему спецпоселку Шайтан, где тоже установлен памятный крест. Три километра вверх по жидкой грязи, затем участок грунтовой дороги, которая кажется нам автобаном. Еще около 4,5 км по снегу, талой воде и бурелому. Радость одна — здесь, на высоте, есть связь, и можно позвонить домой, в параллельную реальность, где остались родные.

Останавливаемся на короткий отдых.

– It's not а finish!

– Oh, no! — вырывается у немки Андреа. Вместе с коллегой Керстин и звукорежиссером Сергеем они тащат на себе тяжелую аппаратуру.

На место мы выходим, когда кажется, что в отряде не осталось ни одного оптимиста. Поселок Верхний Шайтан, следов которого почти не видно.

Как спецпоселки, Верхний и Нижний Шайтан действовали с середины 1930-х по начало 1960-х годов. В основном, жителями были бывшие раскулаченные крестьяне из Поволжья, Украины и Белоруссии. На 1 июля 1939 года здесь проживало 148 семей. Они занимались все тем же лесоповалом и сплавом древесины. По сведениям общества «Мемориал», 84 жителя поселка в 1937–1938 годах были вторично репрессированы. После ареста и предъявления ложных обвинений в контрреволюционной деятельности 15 человек были расстреляны, 23 человека получили длительные сроки заключения. Сегодня все они посмертно реабилитированы.

Мемориальный знак в Нижнем Шайтане. Фото: Владимир Соколов // «Русская планета»

В июле 2004 года здесь был установлен мемориальный знак. Он в хорошем состоянии, но надо переустановить. Копаем новую яму, которая тут же наполняется водой.

Перед обратной дорогой большинство разувается и выжимает носки. Так хотя бы не булькает в обуви.

Последние три километра преодолеваем в темноте. На грязь и сырость никто не обращает внимания. Впереди лагерь, костер, сухая одежда, горячий ужин и крепкий как никогда сон.

Сегодня не планируется дальних походов — восстанавливаем мемориальные знаки на Створе. Центральный знак — каменно-бетонная стела с обрешеткой из березовых стволов, информационными табличками, кусками колючей проволоки, фрагментами решеток, останками прожекторов и другими предметами, найденными на территории бывшего лагеря. Наша задача — разобрать и сделать заново.

Работа занимает полдня. Знак хорошо видно с реки, и к нам постоянно подходят группы туристов — из Ижевска, Екатеринбурга, Перми. Роберт и Рамиль частенько отрываются от работы, чтобы провести экскурсию.

– Почему вы выбрали этот маршрут для сплава? — спрашиваю я одного из туристов.

– Чусовая — река спокойная. Тут сплавляются не для того, чтобы хлебнуть адреналина. Но места богаты историей, так что это место позволяет приобщиться к ней. Хорошая ли, плохая ли, она наша, мы должны ее знать.

– Зачем?

– Это наша историческая самоидентификация. И потом, чтобы принимать правильные решения в будущем, надо хорошо знать свое прошлое.

Знак готов. Выдвигаемся в лагерь. Маркус, волонтер из Германии, заостряет с помощью ножа хворостину толщиной в мизинец:

– Я слышал, что здесь немало волков и медведей. А это же опасно! Я смотрю вокруг — здесь никто не может себя защищать. Поэтому я делаю оружие. Медведь будет сильно удивляться и убегать. Если он не убежит, я буду его щекотать. Это мой план, — объясняет Маркус. Он так часто приезжает волонтером в Россию, что уже научился шутить по-русски.

Все кратковременные дожди, которые синоптики обещали каждый день, случились сегодня. Но наши планы неизменны. Обходим бывшую зону в поисках интересных предметов.

На склоне, на расстоянии 3–4 метров друг от друга, различаем едва заметные ступени шириной около полуметра. Похрустывает под ногами колючая проволока, спрятанная под сухой травой. Насчитали шест рядов. Получается, вокруг зоны было шесть охранных периметров.

Идем вдоль. Видны места, где раньше стояли башни охраны. Иногда встречаются ямы, заваленные узловатыми клубками колючки. Нашли один полуистлевший столб.

Отражатели фонарей, железные пластины с кровли, две лопаты, патроны от ламп, детали каких-то механизмов, сплющенная алюминиевая плошка и даже целая лампочка с лопнувшей спиралью — несем наши немногочисленные находки к памятной стеле. Идем молча, настроение подавленное. Дождь не прекращается. Нас ждет кладбище заключенных.

Табличка на кладбище в Створе. Фото: Владимир Соколов // «Русская планета»

Несколько десятков покосившихся железных табличек. На каждой — по две буквы и цифры. ЖЖ64, ЖЖ63, ЖЖ57. Роберт говорит, что это даже не номер заключенного, а обозначение места на кладбище — для отчетов. Есть подозрение, что в каждой могиле лежит по нескольку человек. Это уникальное место — при огромном количестве лагерей ГУЛАГа, почти ничего неизвестно о местах захоронений заключенных.

За ужином беседую с Керстин. Она часто бывает в России, делает фильмы о нашей стране и истории.

– Почему тебя так интересует наша страна?

– Мой дедушка был фашистом. Состоял в партии, воевал в России в годы Второй мировой. А отец — типичный шестидесятник, антифашист. Он всегда спрашивал у моего деда, как так могло случиться, что он фашист... Постоянно провоцировал его на эти разговоры, но дед всю жизнь отмалчивался. Наверное, из-за этого мой отец заинтересовался Россией.

В его школе в Западной Германии был кружок русского языка — редкость по тем временам. Он ходил туда, изучал язык, стал фанатом России, а затем учителем русского языка. 3–4 раза в году ездил сюда и несколько раз брал меня с собой. И я тоже заинтересовалась этой страной. Год жила здесь, изучая язык. Была в Москве во время путча. Это было очень интересное, эмоциональное время... Я видела надежды и эмоции людей. Потом стала часто ездить в Россию. Для меня это был совершенно другой мир. Все было новым и интересным.

– Зачем ты снимаешь фильм о политических репрессиях в России?

– Меня интересует культура памяти. Я думаю, что общество может быть здоровым, если не отказывается от неудобной истории. Люди моего поколения много думали про фашизм, про то, какие уроки из этого можно извлечь. Я связана с Россией, у меня тут много друзей, я переживаю за эту страну, и мне кажется, ошибка в том, что здесь не происходит подобного. Необходимо точно говорить, кто совершал преступления, а кто был жертвой. Это здесь перемешано. Даже больше, чем у нас.

Есть комиссия примирения и прощения в Южной Африке. Она занимается преступлениями во время апартеида. Там идут судебные разбирательства, и родственники жертв имеют право назначить преступнику наказание. Что интересно, оно, как правило, достаточно мягкое...

– Ты полагаешь, в России это можно применить?

– Я не знаю. Мне кажется, в любом случае это нельзя делать внезапно. Это должно сопровождаться образовательными программами, научными проектами, должна быть воля со стороны граждан и государства, чего нет ни с той, ни с другой стороны. Если бы это было, тоталитарные стереотипы не возрождались бы так быстро, как сейчас. Это ведь как иммунитет...

– У тебя есть какая-то миссия?

– Нет, я уже не столь амбициозна. Я просто делаю то, что считаю важным, и буду очень рада, если это что-то поменяет...

Из справки о дислокации спецпереселенцев, ссыльных, высланных и ссыльнопоселенцев. На 1 марта 1941 г.: в Чусовском районе (в том числе включая поселки Кусье-Александровский, Шишиха, Шайтан): трудопоселенцев — 9922 человек, спецссыльных-осадников — 517 человек, высланных — 479 человек.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе