Новости – Общество
Общество
«Бог в помощь! Куришь?»
Фото: Иван Козлов
Корреспондент «Русской планеты» три дня подряд чистил снег в главном православном монастыре Урала
30 января, 2015 16:22
11 мин
Со дня своего основания в 1890 году Белогорский монастырь пережил всякое: и разорительное нашествие большевиков, и открытие на своей территории лагеря для репрессированных, и серьезный пожар в восьмидесятом году, из-за которого монументальный Крестовоздвиженский собор лишился своих куполов. Восстановительные работы начались только спустя восемь лет. Теперь же длительная реставрация фактически завершилась, и Белогорье выглядит в точности как в дореволюционный период. Сегодня Белогорский монастырь — одна из главных туристических достопримечательностей Урала. Однако туристы редко выходят за рамки недолгой пешей прогулки по территории и посещения храма — монастырская жизнь остается за пределами их внимания. Корреспондент «Русской Планеты» провел в Белогорье несколько дней, чтобы понять, чем Уральский Афон живет сегодня.
%FOTO%
Для паломников, желающих провести в монастыре непродолжительное время, в Белогорском монастыре существует «гостевой» режим — их просто селят в свободные кельи. В разумных пределах, конечно — если человек задерживается дольше, чем на несколько дней, то его привлекают к ежедневной монастырской работе.
В моем случае келья оказывается просторным залом на одиннадцать спальных мест. Кроме кроватей (явно самодельных, из грубо сколоченных досок), пары складных столов и нескольких стульев в ней ничего нет. Келья в моем полном распоряжении, потому что других паломников сейчас нет.
В девять утра меня будит комендант по имени Валентин. От него я узнаю, что обитатели Белогорья, вообще-то, просыпаются в семь, но мне как гостю это делать не обязательно, хотя тогда я пропускаю восьмичасовую трапезу. Точно также мне не обязательно трудиться, поэтому комендант ещё раз уточняет, нужно ли мне рабочее задание, и только затем посылает на помощь труднику Матвею — расчищать главную тропинку, ведущую от храма к автостоянке.
Трудники — это люди, которые работают, как здесь принято говорить, «во славу Божию», получая еду и кров, но, в отличие от послушников, не планируют становиться монахами. Трудники приходят и уходят, когда им вздумается — в разное время в монастыре их насчитывается от двадцати до двадцати пяти человек. Монахов при этом всего девять.
Матвей живет в монастыре с ноября, на большинство выходных уезжая к родным в ближайший городок.
– Вот этого сугроба здесь еще вчера не было, — говорит Матвей, показывая на полуметровый бархан, похоронивший под собой широкую мраморную лестницу, ведущую к храму.
Белогорский монастырь находится на горе высотой 450 метров, посреди лесов и полян, и постоянный пронизывающий ветер доставляет здешним обитателям множество неудобств. Одно из главных — постоянные снежные заносы; зимой большую часть сил приходится бросать на расчистку территории. Трактор в монастыре один, и с массой возложенных на него задач справляется не вполне.
К полудню стоянка около монастыря постепенно наполняется автомобилями. Прямого автобусного сообщения тут нет — автобус ходит только до деревни, которая находится в двенадцати километрах от Белой Горы. Такси есть, но его приходится специально вызывать из райцентра и ждать до нескольких часов. Так что основная часть посетителей Белогорья — автомобилисты или организованные экскурсанты.
Первыми посетителями за день стала семейная пара с маленькой дочкой.
– А я знаю, что там все золотое! Туда заходишь — и там прямо все-все из золота, да, мама? Все сделано из золота и сверкает!
Девочке, видимо, впервые предстояло побывать в храме. Хотя алтарь там действительно сияет как золотой.
Вслед за ними прибывают три пожилые женщины. Одна из них запутывается в сугробе и падает в мягкий снег.
– Извините, — говорю я. — Не успеваю расчищать, заносит моментально.
– Ничего-ничего, — восклицает одна из женщин, подбадривая упавшую. — Дорога к храму такой и должна быть. А ты как думала? Поваляйся-ка по земле сначала.
Заработавшись, опаздываю на дневную трапезу. Всего на минуту, но этого достаточно — двери в трапезную для братии закрываются. Так что возвращаюсь через полчаса, чтобы поесть в одиночестве, и случайно сажусь за стол, предназначенный для батюшек. Хотя надо отдать должное — никакой разницы в еде для тех и других нет, разве что батюшкам полагается хорошая чайная заварка в кофе-прессе.
После обеда — снова работа, а затем, в пять часов, служба в храме. Зимой на вечернюю службу сюда приходят считанные единицы прихожан, поэтому участвует в ней в основном монастырская братия. Уже в храме я выясняю, что сегодня — канун дня Серафима Саровского, довольно значимого праздника. Поэтому служба тоже будет особая.
Первым делом батюшка спрашивает у собравшихся, какой психический недуг сегодня считается у горожан главным, но никто ему не отвечает.
– Депрессия, — объявляет он наконец. — А депрессия является ничем иным, как физическим проявлением уныния. А Серафим Саровский приветствовал всех, кто приходил к нему, словами «Радость моя», и заповедовал иметь радостный дух!
Спустя два часа, проведенные в молитвах, прихожане выстраиваются в очередь — на помазание и для того, чтобы поцеловать икону. После этого основная их часть покидает храм и уезжает — до конца службы в полутемном храме остается только монастырская братия, которая по истечении еще двух часов отправляется в трапезную.
Там мне наконец удается принять участие в ужине наравне со всеми. Надо сказать, что монашескому рациону позавидовали бы многие городские жители — сейчас, например, помимо грибовницы и котлеты с кашей на стол выставлен самодельный пирог с овощами, два разных салата, острая закуска, два вида варенья, баранки и сладкие кексы. У каждой тарелки стоит пластиковый стаканчик, полный сметаны. Едой при этом никто не злоупотребляет — грешно.
После появления батюшек и молитвы все садятся за стол — все, кроме монаха, которому в этот раз выпало сопровождать трапезу чтением святого писания и более современных нравоучительных текстов. Минут через десять его речь, а вместе с ней и трапеза, внезапно прерывается звонком колокольчика, по которому все прекращают есть, встают и произносят молитву. После этого братия становится в две шеренги, которые движутся навстречу друг другу, и к моменту своей очереди я едва успеваю расслышать, что нужно говорить каждому встречному: «Прости мне все мои прегрешения», а затем, когда шеренги меняются местами, «Не я прощаю, Бог простит». Затем следует еще одна длительная молитва, и только тогда братия получает право вернуться к еде — чего, впрочем, из скромности почти никто не делает.
После трапезы все расходятся по своим корпусам — в уставе монастыря прописано, что праздные прогулки и даже громкие разговоры перед сном, после вечерней молитвы, не поощряются.
На следующее утро я выхожу на улицу, и ветер вырывает дверь у меня из рук. Обычная погода для Белогорского монастыря. На улице всего минус пять, но по ощущениям — едва ли не на пятнадцать градусов холодней.
Длина тропинки, ведущей от храма к стоянке — всего двадцать метров. Но, как только я заканчиваю ее чистить, приходится начинать снова — к этому моменту ее вновь заметает.
– Это еще только метель, наносит с сугробов, а снег не идет, — рассказывает пришедший мне на помощь Матвей. — В Рождество совсем мучительно было. Мороз сильный, ветер, да еще и снегопад. И люди идут толпами, приминают снег. Часами напролет работаешь, разве что зайдешь руки отогреть да чаю выпить.
По лестнице, которую я только что разгреб, спускается бородатый старец, которого я мельком видел еще вчера.
– Бог в помощь! Куришь? — внезапно спрашивает он.
– Ага. Но здесь не курю, даже сигарет не взял, — говорю я на всякий случай и ожидаю нотации.
– Ну давай тогда тут покурим, — внезапно предлагает он и протягивает мне пачку «Оптимы». — Тут батюшка не видит. Очень ругаться на меня будет, если увидит. Но я с сорок второго года курю, меня уж никто не отучит. Да ты бери, бери несколько.
Я беру у него крепкую «Оптиму». Курить на территории монастыря нельзя, хотя трудникам и посетителям, в отличие от монахов, это не вменяется в такую уж вину. Они, как школьники, предпочитают курить за отдаленным ларьком, в котором идет торговля медом. Но старцу, с которым мы курим, такая мальчишеская беготня не к лицу. Его зовут Иоанн, и он инок — в отличие от монаха как такового он не скован многими обетами и может покидать монастырь, когда захочет. Что и делает — в последний раз он был тут три года назад. Сейчас он разминает больные ноги, из-за которых и провел последние годы дома.
В день Серафима Саровского Дневная трапеза (утреннюю я на всякий случай проспал) проходит куда более беззаботно, чем вчерашняя вечерняя — чувствуется атмосфера праздника. Обитатели Белогорья сидят за столом, ни к чему не притрагиваясь и ожидая батюшек. Из прихожей доносится шум, кашель и чей-то густой бас.
– Афанасий! — улыбаются послушники между собой.
Через минуту в трапезной появляется мощный бородатый старик в больших очках.
– Не Мурманск, а МурмАнск, так у нас говорят, — объясняет он что-то входящему вслед за ним иноку Иоанну.
– Очень у вас модные штаны, отец Афанасий, — задорно говорит ему кто-то.
– Такие вот! Только я вам мраку не скажу. Они вон уже порвались, дырка в них, так что вам про эту марку знать не надо! Ну-ка сяду подальше, чтобы срама этого не было.
Вслед за старцами входит монах средних лет — в отличие от веселящихся Афанасия и Иоанна он олицетворяет собой серьезность, которая не остается незамеченной.
– Здоров будь! Ты яблочко хочешь? У меня есть. Семеринка! — Иоанн кладёт на стол кулек с яблоками к явному неудовольствию монаха.
– Да уберите, уберите, — торопливо бубнит он.
Старцев эта сцена очень веселит.
– Ангелы поют, — умиротворенно произносит кто-то из послушников, глядя на эту возню.
Следующие вечер и день проходят в сосредоточенной работе, поскольку снег все метет и метет. Совершенно не ясно, где найти время и силы не то что для скуки (перед поездкой в монастырь близкие выказывали беспокойство — не будет ли мне там скучно), а вообще для любых других дел — например, для чтения. Даже трактор не успевает ездить по территории.
Я в сотый раз разгребаю снег на главной тропинке, когда замечаю, что по ней вновь спускается Иоанн — это его вечерняя разминка, он собирается обойти монастырь кругом. Дойдя до меня, он снова закуривает.
– Нельзя, ну так что ж, нельзя… Я когда у себя дома живу, выхожу в магазин за чекушкой — без шапки, без всего, в обычной куртке. А мне продавщица говорит: «А вам, батюшка, разве можно?». Тьфу ты — думаю — что у меня, на лбу написано?
Он затягивается «Оптимой» и перед тем, как скрыться за снежным барханом, говорит мне:
– А потому что не уйдешь от этого никуда. Никуда не уйдешь, и слава богу.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости
